Несварение народа (национальный вопрос в России после событий на Манежной площади)

После событий на Манежной площади только ленивый еще не испугался гражданской войны и распада государства. Но на самом деле не так страшен призрак большой межнациональной вражды, как наша неспособность адекватно осмыслить эту угрозу и найти противоядие. Правящая элита пока демонстрирует лишь решимость идти путем жестких полицейских мер, и даже внесистемная либеральная оппозиция скорее за, чем против. Но прикрутить намертво крышку котла, в котором варятся нации, — не лучшее решение национальной проблемы: рано или поздно это приведет к новому взрыву. Гораздо важнее заглянуть в этот котел и понять, в чем причина «несварения народа». «РР» попытался найти ответ на этот вопрос Владимир Антипин, Марина Ахмедова, Юлия Вишневецкая, Андрей Молодых, Дмитрий Соколов-Митрич

Новые русские

— Ну что, экстремисты, фашисты и примкнувшие к ним идиоты, поехали в тюрьму!

Смертельно уставший водитель омоновского пазика сплевывает в окно: младшему из задержанных 14 лет, старшему 43. Возраст, а также национальный состав «русских националистов» выяснится позже, когда в райотделе будут переписывать данные задержанных. Из 39 ксенофобов русские и украинские фамилии носят только 26 человек. Остальные — татары, корейцы, пара чувашей, еврей и один реальный мулат с дредами. Он тоже пришел бить кавказцев.

Услышав про тюрьму, малолетки с задних сидений начинают нервничать.

— Мне же завтра в школу!

— В школу пойдешь лет через пять. И то, если судья добрый попадется, — улыбается здоровенный омоновец. Сопровождающие только что сняли шлемы, и оказалось, что под устрашающим антуражем скрываются вполне человеческие лица. — Да ладно, не ссы. Отпустят вас в отделе, только данные перепишут. Если каждого судить, никаких судей не хватит.

Семерым бойцам предстоит конвоировать до ближайшего отделения милиции задержанных во время драки на площади у ТЦ «Европейский». О том, что происходило в последний месяц 2010 года на площадях Москвы, Питера, Ростова-на-Дону, рассказали и показали все СМИ. Но самое интересное и самое страшное увидел наш корреспондент, оказавшийся вместе с задержанными в милицейском пазике. Как только с шипением закрываются двери автобуса, становится предельно ясно, что никакой «линии фронта» между условными националистами и условными защитниками государственного строя, в сущности, нет. По разные стороны условной баррикады полное идеологическое единение. А значит, во время очередной серьезной бузы граница между этими двумя силами может исчезнуть в любой момент. И этот, самый серьезный, урок минувшего декабря, похоже, еще в полной мере не осознан.

— Вот зачем вы нас загребаете? Вам самим этот беспредел кавказский не надоел? — Бородатый парень лет тридцати дергает ближайшего омоновца за рукав.

— Ты из идейных, что ли? — перебивает омоновец.

— Из идейных.

— Так вот, идейный, и вы все остальные тоже: слушаем сюда. Вы какого хрена приперлись к зверькам с одними кулаками? Вы с кем честно драться собрались, бараны? Вот ты, например, — омоновец за шиворот поднимает с кресла ближайшего к нему подростка, — ты что будешь делать против травмата? Пули зубами ловить? Вы знаете, сколько мы оружия у них сегодня изъяли? Ножи, стволы, кастеты. Каждый из вас спасибо нам должен сказать, что живой сегодня остался.

«Спасибо» раздается с задних рядов.

— Пожалуйста. Вы думаете, нам нравится то, что происходит? Не нравится. Гоняешься за ними на Кавказе, потом приезжаешь, а они уже тут. Вот только е…ть их надо на поражение, а не так, как вы. Зачем про «стрелу» орать на весь мир? Тихо сговариваетесь, выходите и кладете их мелкими партиями. Потом бегом домой и ложитесь спать. Надо перенимать тактику врага. Все, приехали.

Автобус останавливается возле отделения милиции. Старший скрывается за массивной железной дверью. Возвращается минут через пять.

— Едем дальше. Здесь одно зверье. Мест нет.

Все ближайшие райотделы забиты задержанными выходцами с Кавказа. До отделения милиции, в котором «свободные места» есть хотя бы в актовом зале, добираемся спустя три часа после задержания. Весь личный состав на дежурстве уже сутки. Несовершеннолетних забирают в ПДН. Остальным предстоит дактилоскопирование и занесение личных данных в базу московских экстремистов.

— Фамилия?

— N.

Глаза начальника районного уголовного розыска медленно превращаются в блюдца.

— Полковник N из департамента собственной безопасности тебе кто?

— Отец.

Майор медленно и аккуратно рвет протокол, обводит взглядом зал и также медленно и аккуратно говорит:

— Среди задержанных еще дети сотрудников есть?

Семь человек поднимают руки.

— Б…дь, — как-то обреченно выдыхает майор. — Этих в отдельную очередь. Без протоколов. Ну ты-то что на «Киевской» забыл? Тебе-то чего в этой жизни не хватает? А?

Сын полковника внимательно смотрит в глаза майора и негромко, но с вызовом говорит:

— Да потому что достали вы уже! Живете с черных денег. За бабки позволяете им творить беспредел. И вы лично, и батя мой.

Майор неожиданно взрывается.

— Я их сюда пустил?! Да будь моя воля, я бы их за 24 часа вып…л назад в горы. Но как только их тронешь, они жалобы пишут в прокуратуру и отцу твоему. Вот с него и спрашивай.

— Я и спрашиваю.

— Иди на х… отсюда! Сержант, проводи его. Пусть валит, а то потом проблем не оберешься.

— Сын готов воевать с отцом. Все признаки гражданской войны налицо, — сам себе шепчет мой сосед справа. Этот пожилой мужчина — единственный, кто был задержан на месте драки случайно: просто шел с электрички в метро. — Теперь ты понимаешь, почему ОМОНу никто так и не дал команды разгонять все эти митинги по-взрослому, несмотря на все слова президента? Ни один чиновник никогда не даст такую команду, зная, что в толпе может оказаться его сын.

— Товарищ майор, а на какой улице отделение находится? — Один из задержанных хочет сбросить эсэмэску друзьям, чтобы приехали и забрали: уже два часа ночи.

— Маяковского.

— Маяковская?

— Маяковского. Поэт такой был. Владимир Маяковский.

— Через «о» или через «а»?

— Через «ы»!!! — опять взрывается майор. — Вам после школы надо, как в революцию, курсы по ликвидации безграмотности проводить.

— Какой революции?

Майор обреченно машет рукой и выходит из зала. По громкой связи кричат о том, чтобы следственная группа срочно готовилась на выход. В двух кварталах от РОВД очередная массовая драка, есть раненые. Милиционеры бегут к выходу мимо стенда «Сотрудники ОВД на Северном Кавказе» с подзаголовком: «Мира не будет!» Рядом со стендом объявление о наборе сотрудников московской милиции, желающих служить в МВД Ингушетии и Чечни. Москвичам предлагают жилье и сказочную по московским меркам зарплату.

— Идут служить? — спрашиваю у одного из сержантов.

— Мы что, похожи на идиотов? Пусть они сами там служат, а то все к нам в московскую милицию хотят. Сейчас им эту лавочку прикрыли вроде бы.

— Это как?

— Уже месяц, как нам дана негласная установка на работу выходцев с Кавказа не брать. Ни на какие должности.

Через час мне то же самое скажет начальник отделения. Спустя еще два часа всех задержанных отпустят, выписав штраф в 50 рублей за «переход проезжей части в неположенном месте».

Ненависть как шанс

Если наблюдать за межнациональным противостоянием последнего месяца не с идеологических позиций, а глазами наивного чукотского юноши, то волей-неволей приходится распроститься с некоторыми иллюзиями.

Иллюзия первая: национализм — это патология, удел маргиналов, не заслуживающих диалога. Пока мы так думали, национализм из грязных подворотен добрался до чистых офисов и аудиторий престижнейших вузов страны. Корреспондент «РР» испытал легкий шок, когда, встретившись с пресс-секретарем ДПНИ Аллой Горбуновой, узнал, что она преподает в Университете дружбы народов и радикальные националистические взгляды никак не дискредитируют ее в глазах коллег.

Переоценка ценностей полным ходом идет и в коридорах МГУ.

— Нельзя сказать, что все разом стали ксенофобами, — делится своими наблюдениями третьекурсник Макс. — Просто проблема стала доступной для обсуждения вслух. И большинство сочувствуют тем, кто был на Манежке. Слова «достали» и «давно пора» звучат все чаще.

Игнорировать возросший статус националистических идей — значит дать право этим идеям захватывать все новые умы и сообщества. Призывы «заткнуть глотку ксенофобам», которые раздавались с трибун митинга «Москва для всех», лишь рекрутируют новых экстремистов. Миллионы нормальных людей, которые пока еще просто недовольны действиями этнических диаспор, оказываются в ситуации, когда их никто не слушает кроме реальных наци-экстремистов.

Иллюзия вторая — наивная уверенность в том, что граница противостояния проходит между русскими с одной стороны и нацменьшинствами с другой. В реальности же острые антикавказские настроения разделяют люди самых разных национальностей, в том числе и многие представители самих кавказских народов. Разлом носит скорее не межнациональный, а межцивилизационный характер. По одну сторону разрозненное, атомизированное интернациональное большинство, желающее говорить и думать по-русски, а жить по-европейски. По другую — сплоченные этнические сообщества, члены которых хотят получать все блага современной цивилизации, не порывая при этом со своими традиционными архаичными ценностями.

Иллюзия третья — это мнение, что даже для немногочисленных реальных нацистов главными врагами остаются «черные». Это не так. Националистический дискурс в последние годы стремительно эволюционирует в сторону антигосударственного. «Этнический беспредел лишь следствие предательства действующей власти» — эта мысль становится все более популярной на форумах националистов.

Наконец, иллюзия четвертая и главная — это ни на чем не основанная надежда, что все межнациональные проблемы можно разрулить при помощи символа веры кота Леопольда. Но реальная жизнь не мультик, и в ней социальные проблемы не лечатся одними лишь психологическими припарками. Чтобы найти рецепт объединения нации, следует признать одну неполиткорректную вещь: советское наследство в виде добровольно-принудительной дружбы народов уже растрачено, и сегодня наш стартовый капитал в отношениях между кавказским и российским миром не любовь, а ненависть, причем обоюдная.

Новые нерусские

После четырех часов дня в широких коридорах Академии труда и социальных отношений малолюдно. Несколько студентов, в которых угадывается кавказское происхождение, стоят у окна. «Девушка, а девушка!» — зовут они проходящую мимо сокурсницу. Она не откликается, проходит мимо. В академии много студентов с Кавказа. Ее ректор Евгений Кожокин говорит, что это связано в том числе с тем, что образование дает возможность сделать карьеру, а молодежь с Кавказа на это ориентирована.

— Вы, как ректор академии, в которой учится много кавказцев, предпринимали какие-то действия после событий на Манежной площади? — спрашиваю я.

Кожокин долго молчит, видимо, взвешивает слова.

— Я встретился с группой студентов, которые пользуются авторитетом среди своих товарищей, и поговорил с ними. — Пауза. — Они мне ответили, что рассматривают академию как свой дом и сделают все возможное, чтобы в ней не было никаких эксцессов. Они сказали, что никакой необходимости ехать к «Европейскому» они не видят. И скажут другим, чтоб не ездили.

— Может, это они только ректору так сказали?

— Я склонен им верить.

— У ваших студентов с Кавказа есть какие-то качества, отличающие их от русских студентов?

— Есть некоторые особенности. У нас, европейцев… трудно подобрать другое слово — русских, украинцев, эстонцев, немцев, французов… идет длительный кризис института семьи. У мальчиков недостаточно мужская психология. А на Кавказе мужское воспитание сохранилось в гораздо большей степени. И мы должны перенимать друг у друга лучшее, ведь все заинтересованы в том, чтобы наша российская нация была сильной.

Я ухожу разговаривать со студентами — мальчиками, вышедшими из сохранившегося «института семьи», в котором им изо дня в день прививали настоящую мужскую психологию. У одного из них на кепке написано «Ингушетия».

— Как вы думаете, почему кавказскую молодежь, то есть вас, не любят? — спрашиваю я, и они посмеиваются.

— Кавказ — тоже Россия, — поправляют меня, и я вижу, что они до конца нашего разговора будут осторожничать и проявлять осмотрительность.

— Ладно, ставлю вопрос по-другому: почему ненавидят именно кавказцев, а не, скажем, татар?

— Потому что, сколько я себя помню, всегда так и было, — говорит один.

— У каждого есть свои цели. Мы приехали сюда, чтобы учиться, а потом работать, — говорит другой. — Вот вы ведь в Манежке не участвовали? Потому что у вас есть цель. И я не участвовал, и мои друзья не участвовали. Потому что у нас тоже есть цель.

— И вы ничего не чувствуете, когда кричат: «Е…ть Кавказ»? — спрашиваю я и ловлю неодобрительные взгляды.

— Если я увижу, что идет толпа и это кричит, я, клянусь словом ингуша, никакой злобы не почувствую. Потому что ни один из этой толпы не выйдет и не скажет мне эти слова в лицо.

— А если выйдет и скажет?

— За мои восемнадцать лет мне не говорили, моим братьям не говорили, моему отцу не говорили.

— Но вдруг скажут?!

— Тогда ответят за свои слова, если вдруг.

— Он нам словом скажет, а мы ему поступком ответим.

— А я своему младшему брату говорю: как бы там ни было, на все закрывай глаза, потому что ты сюда приехал за своей целью.

— Значит, если ваших братьев будут бить, вы не пойдете их защищать…

— Пойдем…

— А чью сторону вы примете? Вы вообще будете разбираться, кто прав, кто виноват?

— Я вам случай приведу… После «Европейского» мы вот с ними, — показывает на друзей, — пошли в «Макдоналдс» на «Юго-Западной». Идем к остановке, а там толпа кавказцев — бегают за девушками, парнями, и женщины от них с криком убегают. Понимаете? И эти кавказцы кричат: «Наших бьют, мы тоже бить будем!» И вот мы лично переходим дорогу и идем туда. И мы им говорим: «Вы женщин оставьте. Идите куда-нибудь с мужиками деритесь». Мы подошли туда не потому, что там были кавказцы, а потому что женщины кричали. А мимо машины едут, люди гуляют, и никто не выходит, чтобы русских защитить.

— А какое вообще у вас отношение к русским?

— Было, что мы ненавидели. Было, что русских ненавидел весь Кавказ. Некоторые и сейчас ненавидят. И вы сами это прекрасно знаете.

— Лично в вашем отношении что поменялось с тех пор, как вы оказались здесь?

— Лично я понял: есть у тебя мускулы, нет — это ничего не меняет. Умение стрелять и драться раньше нужно было, а сейчас надо идти другим путем — учиться, чтобы… к тебе в дом не врывались в масках…

— А я в москвичах открыл такие качества — им дела ни до кого нет. Они увидят, что человек упал, не повернутся: каждый занят своим делом.

— Значит, вы ничего не знаете о москвичах, — говорю я. — Где вы с ними общаетесь?

— В кафе, кинотеатрах, на улицах. Они не понимают, что друга лучше кавказца не бывает. А фанаты — это сброд. Их всего тысяча, а в Москве живут миллионы. Почему они ничего не скажут этой горстке?

— Может быть, потому, что вы пристаете к девушкам на улицах?

— Как?

— Ну, там, кричите: «Эй, красавица!»

— Ну да… А это что — приставать?

— Разумеется.

— А свобода слова? Тут русские девушки сами любят кавказцев.

— Ладно, я видела, как вы приставали к девушке в холле и она прошла мимо.

— А что в этом такого? Это же комплимент!

— Что же вы у себя дома не делаете девушкам такие комплименты?

— Там нельзя. Там все знакомые, все родственницы.

— А раз москвичка не родственница, значит, ее можно оскорблять?

— Эй, красавица — это для вас что, оскорбление?!

— Если для вашей родственницы это оскорбление, то надо думать, и для меня тоже… Вы находитесь в чужом городе, но не хотите соблюдать нормы, здесь установленные.

— Почему это чужой город? Это наш город. Это наша страна. Где написано в Конституции, что девушек на улице нельзя называть красавицами?

— Да, в Конституции этого нет. Но это норма, негласное правило. И если вы будете задавать такие вопросы и носить такую кепку, то никогда не впишетесь в общество.

— Но мы же не нарушаем закон!

— Наступить на ногу — тоже не нарушение закона, — говорю я. — Но это больно, неприятно и… дико раздражает.

— Вы говорите по бытовухе!

— Но отношение к кому-то и складывается из таких бытовых мелочей!

— У нас тоже складывается из бытовых мелочей! — вдруг взрываются мои собеседники. — Когда у нас на Кавказе режут беременных женщин — у нас тоже отношение к русским складывается вот из таких мелочей!!!

— Двадцать минут назад вы мне рассказывали, как любите русских…

— Нет, вы скажите, какое у нас после этого должно складываться отношение?

— Я могу вам только сказать, что далеко не все русские поддерживали ту войну. Но зато они видят, как вы ходите по улицам русских городов в таких вот кепках и задираете русских девушек… Ладно, скажите лучше, почему вы не учитесь в Ингушетии.

— Там нет образования.

— И кем вы хотите стать?

— Мы уже стали. Он — юрист. Он — в банке работает. Он — окончил Московское суворовское училище, участковый уполномоченный.

Я выхожу из кабинета вместе с этими мальчиками, выросшими в «институте семьи» в регионе, где правят связи и деньги, и с детства знающими, что такое война. Они действительно не любят русских. Но русских они и не видели. И русские, и кавказцы видят друг друга только в метро, кафе, на улице и по телевизору. И, возможно, им просто не хватает точек пересечения. В сущности, когда два народа готовы уничтожать друг друга — это ведь тоже своеобразная жажда общения, выразившаяся в такой дикой форме, потому что другой никто не предложил.

Загогулина интеграции

Самый интересный этап в подготовке этой публикации наступил тогда, когда корреспонденты «РР» попытались допросить социологов. Мы решили выяснить, существует ли в их среде более-менее четкое понимание, какая межнациональная стратегия реализуется сегодня в нашей стране. Но оказалось, что ответа на этот вопрос нет не только у политиков, но и у ученых. Если показать их высказывания инопланетянину, он бы ни за что не поверил, что все они — об одном и том же государстве. И такой уровень общественного осмысления этой проблемы, безусловно, говорит о глубоком кризисе национальной политики в современной России.

На самом деле, если не считать этнических зачисток, то человечеству исторически известны две стратегии решения национального вопроса: стратегия плавильного котла и стратегия мультикультурного общества. В первом случае речь идет об успешном взаимопроникновении национальных культур, практик и кровей. Во втором — об их изолированном друг от друга сожительстве в рамках единого государства. Если мы говорим о котле, то главным ингредиентом «сварения» наций является жесткий, не взирающий на этнические различия порядок жизни плюс некая высшая, наднациональная ценность, будь то американская мечта, идеи мировой революции или возрождение ислама. Если же речь идет о мульти-культи, то тут на первое место выходит толерантность в ее предельно неромантичной версии — терпимости, а точнее, даже равнодушии наций друг к другу: вы нас не трогаете, и мы вас не трогаем.

Наиболее ярким примером плавления наций принято считать США, примером мирного сожительства — Канаду. Но на самом деле в чистом виде эти стратегии не реализованы нигде. И Россия на всех исторических этапах своего существования тоже сочетала в себе элементы их обеих. Взять тот же СССР. С одной стороны, в нем работала жесткая линия по вовлечению в единую орбиту всех национальных политических элит, с другой — это были все-таки национальные элиты, привязанные к своим капсулам-республикам. С одной стороны, мощнейшая пропаганда «новой исторической общности людей — советского народа», с другой — развитие всех национальных культур.

Но, несмотря на все противоречия, СССР все же был одним из сильнейших плавильных котлов мира. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на людей старшего поколения. И это не только эффект советской пропаганды дружбы народов. Пропаганда в деле сближения наций вообще играет совсем не такую серьезную роль, какую ей обычно приписывают. Гораздо большее значение имеют единые базовые ценности, а также общие цели и практики. Великая Отечественная война, поднятая целина, освоение нефтяного севера, строительство БАМа — именно эти совместные усилия сближали народы и формировали нацию. Да и американский плавильный котел наиболее эффективно работал во времена освоения Дикого Запада и противостояния СССР, а в последнее время на фоне разочарования в американских ценностях дает сбои.

Значит ли это, что без героических надрывов в этом деле никак? Вовсе нет. Общие цели и практики на базе мощных фундаментальных ценностей — этот рецепт плавления действует и в гораздо менее героические времена. Интересная деталь: среди выходцев с Кавказа в Москве гораздо лучше интегрируются представители немногочисленных и маловлиятельных этносов и тейпов. Их слабость (недостаточно сильная поддержка клана) оказывается их силой. Они вынуждены всего добиваться самостоятельно, принимая индивидуалистическую стратегию жизни.

Значит, главный недостающий ингредиент в остывающем российском плавильном котле — это такой строй жизни, который сделал бы неэффективной поддержку диаспор. Рецепт столь же прост, сколь и трудновыполним. С одной стороны, надо набраться смелости и последовательно свертывать сети этнического влияния: ликвидировать нацквоты в вузах, этнические компоненты в школах, представительства республик в других регионах. С другой — исполниться политической воли, чтобы проводить фундаментальные изменения в масштабах всего государства. Жесткая, но понятная экономика, неподкупная правоохранительная система, вызывающие уважение нормы социальной справедливости — все это перемалывает сознание разных народов не хуже, чем великие стройки и войны.

Сегодняшняя российская реальность такова, что одиночка заведомо проигрывает человеку диаспоры. Но если переформатировать базовые основы государства таким образом, чтобы одиночное плавание стало более перспективным, чем пробивание брешей гуртом, это спровоцирует массовое бегство нацменов из своих диаспор и плавильный котел заработает в полную силу. Представитель любого народа, если только он не фанатик, согласится пожертвовать своей национальной идентичностью лишь в одном случае — если новая идентичность станет для него не потерей, а приобретением. Если его новый статус будет более высоким, чем прежний. А вот с этим-то у нас как раз проблемы: и моральный авторитет государства, и статус общероссийской идентичности сегодня обладают низкой привлекательностью в глазах этнических групп и заслуживают внимания лишь как объект паразитизма.

— Вот вы хотите, чтобы мы интегрировались, а мы приезжаем и не видим, куда интегрироваться, — дагестанец Мурад, с которым мы познакомились в Российском конгрессе народов Кавказа (РКНК), высказал мысль, которую разными словами формулировали почти все наши приезжие собеседники. — Русские теряют свою традиционную культуру — рэп, хип-хоп, девочки с пивом и сигаретами. На нас из-за бороды смотрят косо, а если парень идет с дредами, здесь серьга, там проколото — ему ничего не говорят. На новогоднем утреннике девочка десятилетняя танцует с голым животом, а мать на это смотрит и хлопает. Ну куда это годится?

Мурад работает в школе учителем физкультуры. Жалуется, что родители детям все разрешают, кнута нет, оставили только пряник. Двойки не ставить, голос не повышать — ну что это за воспитание?

— Русский народ был скелетом, сейчас его пытаются удалить, — подхватывает мысль товарища дагестанец Вадим, и я начинаю подозревать, что между этими людьми и русскими националистами гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд. — В девяностые годы была интегрирующая идея: криминал. Да, вот такая странная идея, но она действовала, она перемалывала людей в единую общность. Сейчас нет даже такой идеологии. И если про­изойдет возрождение России, чего я очень хочу, то только через кровь. Потому что больше не через что. И это будет наша кровь. Нам суждено быть жертвоприношением.

РКНК считается самой влиятельной кавказской организацией в России. Ее задача — способствовать интеграции выходцев с Кавказа, сдерживать их бурный темперамент авторитетом аксакалов. Занятие это неблагодарное, их то и дело обвиняют в том, что на самом деле они лоббируют интересы диаспор, и вообще — под личиной миротворцев окопались экстремисты. Под прицелом такой критики недавно оказался один из лидеров РКНК дагестанец Шамиль Османов. В телефонном интервью газете «Метро» он рассказал, что отговаривает кавказскую молодежь от ответных действий, используя своеобразную аргументацию: «Я им говорю — у вас другие задачи, вы приехали сюда учиться и работать. А по законам шариата можете иметь четырех жен. Так что женитесь, заводите детей и работайте честно — тогда не только Москва, но и вся Россия будет наша».

— Я же объяснял, что говорю с этими ребятами на их языке, использую юмор, апеллирую к их мужскому самолюбию. Ну какой мужчина не хочет иметь четырех жен? Может быть, это было не очень осторожно — так говорить, но я же не политик, я не обязан всегда быть сдержанным, я хочу, чтобы была острота…

В РКНК все это уже воспринимается как анекдот: на столе у Шамиля стоит подаренный сотрудниками новогодний сувенир — плюшевый снеговик с табличкой: «Мир, дружба, четыре жены». Вообще Шамиль здесь самый мелкий и несуразный: суетится, много говорит, жестикулирует, как карикатурный еврей. Даже кавказские студенты, с которыми он периодически встречается в офисе, могут позволить себе перебить его или прямо попросить замолчать, хотя в их компании он самый старший.

Все это заставляет меня усомниться в том, что РКНК действительно так влиятелен, как о нем говорят. Судя по словам Османова, группа риска в московском кавказском сообществе — это люди, которые приехали недавно, только оторвались от родителей и почувствовали, что все можно. Наиболее эффективным методом нейтрализации такого контингента он считает метод Кадырова:

— Чеченское представительство здесь очень хорошо работает. Они обо всех правонарушениях сообщают в ГУВД Грозного — там вызывают родителей, чтобы они знали, что вытворяет их сын. После этого не может не последовать реакция. В последнее время мы тоже перенимаем такую тактику работы.

Судя по словам представителей РКНК, молодежь в Москве боится своих родителей куда больше, чем скинхедов. Шамиль рассказал удивительную вещь: оказывается, недавнее убийство дагестанца Магомеда скинхедами в электричке, убийство, которое стало одним из аргументов выйти на улицы с ножами и пистолетами, — всего лишь инсценировка. На днях Шамиль узнал, что этот парень умер от передозировки наркотиков, а родителям сказали, что его избили скинхеды — чтобы их не расстраивать и не позорить семью. И вообще Шамиль говорит, что не знает ни одного достоверно подтвержденного случая убийства кавказца на национальной почве.

Чем больше я слушаю этих милых людей из РКНК, тем яснее в моей голове формулируется главная претензия к тому, что и как они делают. Они пытаются гасить межнациональные конфликты путем укрепления узкоэтнических связей. И главная их претензия к условно русскому народу из той же области: становитесь сильными, становитесь как мы, и тогда вас все будут уважать.

Но в долгосрочной перспективе такая стратегия приведет лишь к архаизации российского общества. Ведь, в сущности, на Манежной площади русская молодежь именно и попыталась действовать по-кавказски — стать сильной, заставить себя уважать за одну лишь свою национальность. Но если эта, как выясняется, общая логика существования и «новых русских», и «новых кавказцев» окончательно восторжествует, то мы будем жить в государстве сильных этнических групп, но не сильной нации. Такое общество обречено на «дагестанизацию» и в конечном счете — на поражение. Потому что в современном мире выигрывают те государства, где сделана ставка на способности людей, а не на их национальную принадлежность.

И именно по этому признаку — по ответу на вопрос, в каком обществе мы хотим жить, — произошел реальный раскол после Манежки. Одни люди, независимо от своей национальности, хотят жить в обществе возможностей, чтобы реализовывать свои индивидуальные амбиции. Другие —стремятся в теплое гнездышко этнических привилегий. И что бы они ни кричали — «Уважай Дагестан!» или «Русские, вперед!», — это люди одной породы, очень слабой и нежизнеспособной в глобальном масштабе, как бы круто ни смотрелись ее представители на Манежной площади, где они так любят кидать зиги или танцевать лезгинку.

Оля — учительница рисования в одной из элитных московских школ. После очередной задавленной властями Манежки сидим, обсуждаем судьбы России.

— У меня у 6-го класса тема урока: «Город», — рассказывает Оля. — Раздаю ребятам журналы с картинками из разных стран, предлагаю в технике коллажа изобразить любой город мира. Стамбул должны были узнать по мечетям, Прагу по замкам и так далее. К домам можно пририсовывать людей. И вот дети вырезают, рисуют, клеят. Наконец сдают работы. И что я вижу? Обычный скучный город с многоэтажками и серыми домами. К людям подрисованы какие-то баблы со словами. Не могу разобрать почерк, спрашиваю у одного мальчика, что там написано. «Россия для русских!» — отвечает шестиклассник.

— И что ты ему поставила?

— Что-что… Город склеен, техника коллажа использована правильно, задание выполнено. Поставила «пять».

— Это был один такой рисунок?

— Почти все пацаны так нарисовали. Девчонки рисовали Прагу, Барселону и магазины.

Так что надежда только на женщин — возможно, они спасут мир.