Николай Пирогов: Война с болью

Нос брадобрея

В 30-х годах XIX столетия в жизни парикмахера из одного прибалтийского городка, человека публичного, всеми любимого, произошло чудовищное событие. Он остался без носа. Клиентура разбежалась: кто доверит свою голову такому брадобрею — как-то невольно сомневаешься в том, что он умеет обращаться с острыми предметами. Друзья стараются держаться подальше, верная жена ушла… Спас несчастного молодой профессор Пирогов, недавно вернувшийся из-за границы. Он вырезал ему из кожи лба новый нос — по методу знаменитого немецкого хирурга Диффенбаха. До этого случая на молодого лекаря в поношенном сюртуке прибалты посматривали насмешливо. Двадцатишестилетний выскочка в Москве не пришелся ко двору: обещанную было профессорскую кафедру отдали другому. И в кукольном Дерпте (нынче Тарту) он был смешон со своим говором и московским дружелюбием. А то, что юнец совершает хирургические чудеса: например, камни из мочевого пузыря вылущивает за полторы минуты, — долгое время знали только специалисты, вроде местного светила Мойера. И все же после истории с парикмахером слава о талантливом хирурге стала распространяться по России — вот, возможно, откуда у Гоголя такая странная фантазия о сбежавшей части лица.

Через руки Пирогова прошли сотни тысяч больных, среди которых, по словам современника, "плохо одетый элемент составлял весьма существенный процент"

Другой бы ограничился почетной карьерой пластического хирурга. А Пирогов утром читал лекции для студентов, днем удалял камни из почек, различные опухоли, делал трепанацию черепа и т. д., а вечер до полуночи проводил в покойницкой — при свете свечи изучал анатомию и отрабатывал новые хирургические приемы. Во время отпуска объезжал захолустные прибалтийские деревни и бесплатно пользовал всех приходящих.

Выходные вечера Николай проводил в доме Ивана Филипповича Мойера («талантливого ленивца», по определению Пирогова). Тот обсуждал с ним последние медицинские открытия и карьерные зигзаги коллег, хозяйская дочка Катенька оттачивала на госте свое усвоенное из романов кокетство. Тут же бывали будущий прозаик Соллогуб, поэты Войейков, Языков, иногда наезжал даже сам Жуковский, некогда влюбленный в мать Катеньки. В Эстляндии отменные коврижки из ячменной муки, в ходу глинтвейны. Атмосфера почти семейная. Когда Николай приоткрыл романтические стороны характера (с намерениями самыми серьезными — других у него и не бывало), его щелкнули по носу. Нет, конечно, он не был красавцем. Но умел и любил трудиться — по 16 часов в день, — не теряя ясности ума, изобретая новое в своих поисках

и честно отрабатывая проверочную часть. Однако на Екатерину Ивановну его целеустремленность произвела обратное впечатление, в письме подруге она едко пошутила: «Будущей жене Пирогова следует опасаться, как бы он и на ней не стал производить какие-нибудь хирургические эксперименты».

Ошибка Астли Купера

Хирургический катехизис тех лет держался на трех постулатах: «Мягкое режь, твердое пили, что течет, перевязывай». Были и негласные правила — на крики пациентов не обращай внимания, смертельные случаи скрывай.

В своих воспоминаниях Пирогов описывает лекцию в одном из европейских университетов, которые он объехал после получения диплома лекаря. Лектор, медицинская звезда, на глазах у студиозиусов резал вопящего пациента, поминутно останавливаясь, чтобы спокойно и подробно объяснить каждое свое действие. Ни о каком обезболивании тогда и не помышляли. Анатомию хирурги знали плохо, даже пренебрегали ею. Преподаватели-анатомы чрезмерно увлекались редкими случаями. Приступая к практике, хирурги часто не обнаруживали под своими скальпелями ничего похожего на те патологии, которые им демонстрировали в анатомическом театре. Кроме того, чтобы пробиться к больному органу, необходимо преодолеть переплетение кровеносных сосудов, а об их топографии в начале XIX века имели неточные представления. Операции нередко наносили больший вред организму, чем болезнь. Громогласно сообщалось только об успехах, смерть пациентов хирурги скрывали, чтобы не потерять клиентуру.

За одно то следует благодарить знаменитого английского врача Астли Купера, что он честно описал смертельный случай из своей практики. Разбор этого случая стал темой докторской диссертации Пирогова. В результате бесчисленных экспериментов русский врач доказал, что смерть пациента Купера была вызвана не болезнью, а самой операцией. Купер по принятой на тот момент практике лечения пережал один из сосудов, чтобы прекратить кровоснабжение злокачественного образования, но, как выяснил Пирогов, по этому сосуду кровь поступала в жизненно необходимые органы. Зажим необходимо было делать в другом месте — на сантиметры в сторону. Этой работой были заложены начала новой хирургии, основанной на точном знании анатомии.

Hаборы инструментов, разработанные Пироговым используют до сих пор в операционных всего мира. На фото - набор, применявшейся в период обороны Севастополя 1854-1855 гг.

Нигилист и вивисектор

Умение сохранять хладнокровие в тот момент, когда человек корчится под твоим ножом, было обязательным для профессионального хирурга XIX века. У Пирогова так не получилось: чем больше он усваивал медицинских секретов, тем чувствительнее относился к чужой боли.

Был период — по выходе из университета, — когда он пугал няню и мать небрежно сваленным в шкаф набором костей из учебных скелетов и столь же экстравагантной коллекцией нигилистических идей, нахватанных в студенческих курилках. Впрочем, идеи он только пересказывал, не принимая слишком всерьез.

Расписка, хранящаяся в Музее-усадьбе Н.И. Пирогова в Виннице: "Я, нижеподписавшийся, сим объявляю, что я ни к какой массонской (sic! - ред.) ложе и ни к какому тайному обществу ни внутри Империи, ни вне ея не принадлежу и обязываюсь впредь к оным не принадлежать и никаких сношений с ними не иметь. В чем подписуюсь, студент Медицинского отделения Николай Пирогов"

Но в пожилом возрасте Пирогов вспоминает об этом периоде жизни со смущением, прибавляя, что все же и тогда продолжал соблюдать посты и регулярно ходить как к заутрени, так и на всенощные. Сказывалось усвоенное в детстве благочестие, влияние богомольных родителей. Долгое время вера для врача была скорее привычкой, чем убеждением. В то время он был слишком увлечен наукой и к страданиям, по собственному признанию, был безжалостен. Но чем старше, тем набожней и милосерднее он становился. В «Записках старого врача», закончить которые Пирогову помешала смерть, он писал: «Наука не восполняет всецело жизни человека; проходит юношеский пыл и мужеская зрелость, наступает другая пора жизни, и с нею — потребность сосредоточиваться все более и более и углубляться в самого себя; тогда воспоминание о причиненном насилии другому живому существу начинает щемить невольно сердце».

Когда в середине века из Америки дошла идея наркоза, Пирогов сначала исследовал действие эфира на себе. Американские врачи еще спорили из-за того, кому должен принадлежать приоритет открытия, а русский хирург уже разработал успокоительную маску и ввел ее в использование — даже в полевых условиях.

Способность к состраданию помогло совершить и другое открытие. Пирогов долго искал способ для лечения переломов. Во время Кавказской войны он пытался сращивать кости раненых, стягивая их крахмальными повязками. Он почти не отходил от прооперированных и проделал сотни километров пешком, сопровождая госпитальные телеги и следя за состоянием своих пациентов. Постоянная сосредоточенность на этой проблеме дала результат позднее. В Москве знакомый скульптор привел Пирогова в мастерскую, чтобы показать свои работы. Врач неожиданно пришел в неописуемый восторг… от гипсовых форм, которые скульпторы используют на промежуточном этапе — в них заливают будущий бюст. Так гипс из мансард художников попал в больницы и стал использоваться при лечении переломов.

С годами хирургическое мастерство Пирогова достигло таких высот, что его операции сравнивали с гениальными музыкальными произведениями. Но сам он все глубже задумывался о тайне жизни и смерти, осознавая, как мало одних медицинских средств для избавления человека от страданий. Все чаще всплывали в памяти эпизоды из самого раннего детства. Однажды над праздничной ярмаркой собрались грозовые тучи, засверкали молнии, но люди продолжали внизу веселиться. На что няня маленького Николая сказала ему: «Вот видишь, Бог гневается, а люди в своей суете не замечают этого». Другой раз они гуляли с няней по берегу реки и увидели, как один мальчишка тянул к реке собаку с желанием ее утопить, а его сверстник не давал ему это сделать и кричал: «Всякое дыхание да хвалит Господа!» С некоторого момента эти незамысловатые сценки постоянно вспоминались Пирогову.

Эпидемия войны

А самое первое воспоминание — огромная, вполнеба, светлая звезда. Это была комета 1812 года — звезда победы над Наполеоном. Раннее детство Пирогова пришлось на эпоху патриотического подъема в стране. «Карикатуры на французов, в 1815-1817 годах расходившиеся по всем домам, я как теперь вижу, — вспоминал перед смертью Пирогов. — Я научился русской грамоте по карикатурам, изданным в виде карт в алфавитном порядке. Первая буква А представляла глухого мужика и бегущих от него в крайнем беспорядке французских солдат с подписью:

«Ась, право, глух, мусье, что мучить старика,

Коль надобно чего, спросите казака».

Его любимой детской забавой были игра в войну, а чуть позднее — игра в доктора Мухина (это был их семейный Эскулап), которая заключалась в том, что он укладывал нескольких домашних, между прочим и кошку, переодетую дамой, обходил их с осмотром, писал рецепты и толковал, как и какие принимать лекарства. Наверное, домашние смеялись над этим представлением, обещали мальчику блестящую будущность. Что же, детские игры дают добротный материал для предсказаний. Но все же кто бы мог догадаться, что из шутовски серьезного мальчика вырастет хирург, под руководством которого только за один год обороны Севастополя будет произведено более десяти тысяч операций?

«Война — это травматическая эпидемия…» — так начинаются хрестоматийные пироговские «Начала общей военно-полевой хирургии». Во время эпидемий (а война с медицинской точки зрения ничем не отличается от чумы или холеры) от врача требуется не только знание лекарств, но и серьезные административные таланты.

В то время многие военачальники относились к раненым примерно так же, как к убитым: выбыл из строя — человека нет. Особенно страшным это равнодушие было при обороне Севастополя в 1855-1856 годах. Город принял на себя удар, предназначенный для всей России, на него обрушилась вся мощь работавшей на эту войну промышленности Европы. За одну Светлую седмицу

1955 года по Севастополю было произведено около полумиллиона выстрелов из тяжелых пушек. Хорошо, если обычных полковых докторов во время сражений хватало на несколько воинов — а помощь требовалась тысячам. Раненым приходилось большей частью самим выбираться с поля боя. Доктора кидались помогать первым попавшимся — чаще всего тем, кто громче стонал, — и теряли драгоценное время на тех, кого спасти было невозможно. Госпиталей, соразмерных масштабам операций, не предусматривалось. Покалеченные герои после битвы нередко лежали прямо на земле, а если случался ливень, просто тонули в грязи и умирали почти поголовно. О гигиене никто не задумывался. При перевязках нередко использовали бинты, снятые с умерших.

Пирогов произвел революцию в военно-полевой медицине. Он ввел сортировку пациентов. Во время сражений наиболее опытный врач стал производить первоначальный осмотр поступающих раненых. Тех, кому помощь требовалась немедленно, оперировали или перевязывали тут же, а безнадежных и тех, кто мог подождать, относили в два разных госпиталя. В то время еще не было известно о причинах нагноения ран, но Пирогов то ли интуитивно чувствовал, то ли по опыту понимал необходимость строгих гигиенических правил. Он требовал их соблюдения, не обращая внимания на усмешки полковых фельдшеров. Одно это спасло десятки тысяч — от заражений и от гангрены. Тяжелобольных стали отделять от выздоравливающих, а госпитальные помещения обрабатывали ждановской (дезинфицирующей) жидкостью.

Под Севастополем у англо-французов было намного более совершенное оружие, чем у русских (например, штуцерные ружья), но зато врачи противника еще не использовали хлороформ и гипс. До Севастополя руки-ноги солдатам отрезали при малейшем ранении, Пирогов же установил сберегательный принцип хирургии, стараясь по возможности обходиться без ампутаций, чтобы кормильцы не возвращались с войны инвалидами.

С участием Пирогова была создана Крестовоздвиженская община сестер милосердия. До этого считалось, что на войне женщины могут быть только обузой. Но прибывшие в Севастополь сестры с крестами на одеждах исполнили даже больше, чем ожидалось. Пирогов был главным организатором и вдохновителем их деятельности. Один вид спокойных, опрятно одетых женщин посреди ужаса и грязи войны был утешителен для гибнущих солдат и матросов. Сестры перевязывали раненых на голых высотах, стоя на коленях в лужах. В дни штурмов сутками помогали хирургам в операционных, где полы были «на полвершка пропитаны кровью», а после сопровождали транспорты с ранеными. По словам Пирогова, они «перевернули госпитали вверх дном» (до этого больше похожие на огромные морги), поили, кормили раненых и больных, мыли полы, резали, катали бинты, переменяли постели. Кроме того, положение сестер вне армейской иерархии позволило им успешно противостоять злоупотреблениям военной администрации

Пирогов на своем примере показал, что военный врач не должен ограничиваться раздачей порошков и ампутацией конечностей. Он сам искал по складам одеяла для раненых, выбивал дрова для госпиталей, проверял аптекарские отчеты и запечатывал котлы с супом, чтобы из них по пути к бойцам интенданты не воровали кур. И он же настойчиво требовал от самих военачальников особого попечения о раненых. Один из бездарных полководцев даже жаловался: дескать, Пирогов думает, что он здесь главнокомандующий.

Ледяная анатомия

В жизни Пирогова не было случайных озарений. Все его достижения — результат последовательного труда. Еще одно нововведение — статистика. Он проводил фантастическое количество операций. Историю каждой болезни подробно и последовательно записывал, что позволяло ему самому и другим врачам постоянно искать новые методы лечения и проверять результаты. Он открыто сообщал и о собственных ошибках, приведших к смертельному исходу. Эта честность спасла множество жизней, потому что предостерегала от ошибки других врачей.

Его исследования всегда требовали решительности и мужества. Одним из главных даров, оставленных им всем врачам, стал полный анатомический атлас, составленный в результате многолетней работы с замороженными трупами. Благодаря ему человеческое тело стало для врачей как бы прозрачным. Все предыдущие атласы грешили большой неточностью — при обычном вскрытии анатомическая картина по разным причинам сильно деформируется, заморозка же позволяет сохранять ее неповрежденной.

Отход Пирогова к педагогической деятельности в конце жизни некоторые биографы объясняют противоречиями с медицинским начальством. На самом деле — и в этом сказалось последовательное развитие заветной идеи, усвоенной хирургом из Евангелия, — счастье, как неоднократно писал он, может дать только полная реализация себя, а она возможна только на пути самоотверженной помощи ближним. Должность попечителя учебных округов обычно давали как почетную пенсию, но Пирогов и ее использовал, как уже опытный боец-администратор, понимая, что правильным воспитанием можно куда больше сделать для людей, чем скальпелем. Он до конца жизни хотя бы один день в неделю принимал бесплатно больных на дому — в частной практике его хирургическое искусство достигло своей вершины. «Все должны сначала научиться быть людьми», — часто повторяет он. Настаивает: «Дайте выработаться и развиться внутреннему человеку! Дайте ему время и средства подчинить себе наружного, и у вас будут и негоцианты, и солдаты, и моряки, и юристы, а главное — у вас будут люди и граждане». Он добивался всеобщего начального образования. Искал благотворителей для студентов и открывал воскресные школы. В гроб Николай Пирогов был положен в черном мундире тайного советника педагогического департамента.

В этом мундире он лежит и сейчас. Незадолго до смерти Пирогов получил книгу своего ученика Д. Выводцева, который описал, как забальзамировал внезапно умершего китайского посла. Пирогов с одобрением отозвался о книге. Когда он умер, вдова Александра Антоновна обратилась к Выводцеву с просьбой повторить этот опыт.

В доме под Винницей, где жил перед смертью ученый, музей его имени. Над склепом, где в особом гермосаркофаге под стеклом лежит тело великого хирурга, построен храм, освященный в честь святителя Николая Мирликийского.

Пирогов Николай Иванович (13/25.11.1810, Москва — 23.11/05.12.1881, Винница) — тринадцатый ребенок в семье военно-провиантского чиновника, проживавшей в доме близ храма Святой Троицы в Сыромятниках. В 1828 году окончил медицинский факультет Московского университета, затем готовился к профессуре при Дерптском (ныне Тартуском) университете. В 1836-1840 годах — профессор теоретической и практической хирургии этого университета; в 1841-1856 годах — профессор госпитальной хирургической клиники, патологической и хирургической анатомии и руководитель института практической анатомии Петербургской медико-хирургической академии.

В 1855 году участвовал в Севастопольской обороне. Попечитель Одесского (1856-1858) и Киевского (1858-1861) учебных округов. В 1862-1866 годах руководил учебой посланных за границу (Гейдельберг) молодых русских ученых. С 1866 года жил в своем имении в с. Вишня Винницкой губернии, откуда как консультант по военной медицине и хирургии выезжал на театр военных действий во время Франко-прусской (1870-1871) и Русско-турецкой (1877-1878) войн.

nsad.ru