Есть ли будущее у общества потребления?

Думаю, прежде, чем ставить проблемные вопросы и пытаться задуматься над тем, как со всем этим быть, нужно разобраться с самим явлением. Слово «общество потребления» сегодня довольно широко распространено, хотя, к сожалению, оно несет пропагандистский оттенок, с довольно выраженными модальностями, различными в зависимости от того, из чьих уст оно звучит. Для одних это нечто замечательное, некий идеал, к которому следует стремиться таким еще недостаточно развитым странам, вроде нашей, и многие сторонники этой точки зрения говорят: «Да, мы должны достичь стандартов потребления, которые есть на Западе для каждого российского человека…» и так далее. Есть такая точка зрения. Другая точка зрения состоит в том, что, на самом деле, это ужасно. Но носители обеих точек зрения, кажется, не совсем отдают себе отчет о том, что на самом деле стоит за этими словами. И начну я, пожалуй, с того, что попытаюсь вместе с вами разобраться в самой природе этого явления.

Вообще нужно сказать, что экономика западного мира в своем развитии прошла, грубо говоря, три фазы. Первая фаза (она завершилась где-то в XVIII веке) состояла в том, что доминировали естественные источники благ – естественные факторы производства, как принято говорить. И, по существу, классическая политэкономия XVIII века занималась осмыслением этого обстоятельства, хотя сами ее представители (Адам Смит, Рикардо и другие) жили уже в мире, который был устроен иначе, а все это – то, что было до них.

 Поэтому вопросы о том, как было устроено человечество, вращались вокруг тех традиционных форм производства, которые не требовали механических приспособлений, не требовали неестественных источников энергии. И основным фактором было плодородие земли, соответственно, представления перечисленных выше экономистов об этой экономике, достигшие достаточно изощренных форм, описывали экономику, в которой, в эпохальном смысле, ничего не меняется, и производимые усовершенствования не очень влияли на ход событий.

Вторая фаза – это была индустриальная экономика, порожденная промышленной революцией и достигшая своего осмысления, в основном, в марксистской политэкономии, там уже нужно было внимательно следить, как соотносятся естественные факторы производства и те, которые сделаны человеком. От понимания соотношения этих вещей существенно зависела способность предсказывать важные события для стран всего развитого мира. Но при этом большая часть человечества все равно жила в условиях традиционной экономики, и, по существу, можно было считать, что она существует в стабильных условиях.

Но к середине XIX века стал появляться новый важнейший фактор, и исследования того, что с ним происходило, имеет принципиальное значение для нашей сегодняшней темы. Итак, к середине XIX века стало пониматься, что от того, как ведет себя потребитель товаров, очень существенно зависят все те процессы, которые происходят в экономике. Знаменитая фраза «реклама – двигатель торговли» была произнесена несколько позже – в начале XX века, но пониматься – уже понималась тогда.

Вообще я могу точно датировать начало эры потребления: в сороковых годах XIX века (я не запомнил точную дату, но она известна) газета «Times» начала печатать платные объявления. Это была первая газета, которая печатала платные объявления, и любой, кто читал газету, читал и эти платные объявления, и это поветрие сразу распространилось по всему миру, большинство газет тоже начали печатать рекламные объявления.

Вот, можно сказать, что эра рекламы началась в середине XIX века, – и это и есть маркирующий фактор. Потому что без особого осмысления производители товаров стали понимать, что от того, насколько потребители понимают необходимость для них этих товаров, существенно зависит их процветание. Это и есть наша точка отсчета.

Но при этом должен обратить ваше внимание на следующее: вторая важнейшая точка отсчета – появление так называемых «фиктивных товаров» – состоялась значительно позже. Это уже начало 80-х – конец 90-х годов XIX века.

Что я называю «фиктивным товаром»? Так я называю товар, который предназначен для утоления несуществующей потребности. Если быть совсем уж точным, то речь идет о той потребности, о наличии которой потребитель не подозревает до того момента, пока не прочтет рекламу этого товара. Это, наверное, важнейшее обстоятельство. И вот, читая американские (европейские меньше) газеты конца XIX века, начинаешь наталкиваться на самые фантастические вещи: на разные эликсиры, наращивающие волосы на бильярдных шарах, способствующие процветанию бизнеса, если он есть, и многое другое. Это товары, которые никакой потребности, и в самом деле, не удовлетворяли, но продвижение этих товаров потребителю состояло в том, чтобы внушить ему, что такая потребность у него есть. И вот, нужно сказать, что расцвет такого подхода к рынку наступил в промежутке между мировыми войнами.

Скажу сразу, его наступление было отсрочено Великой депрессией в США и похожими явлениями в европейской экономике, затем мировой войной, и, можно сказать, только в середине XX века наступило господство искусственных потребностей. Если проанализировать ассортимент товаров, предъявляемых потребителю, обнаруживается, что на сегодняшний день только около 30% товаров соответствуют базовым потребностям человека.

Базовыми я называю те потребности, которые на самом деле существовали всегда, это потребности в жилье, одежде, перемещении, табаке, напитках и так далее. Столетиями, тысячелетиями общество в этом нуждалось. Менялись формы, но потребности не менялись. Только около 30% товаров (я не говорю о других вещах – о работах и услугах, там дело тем более странное), удовлетворяют базовые потребности; все остальные товары удовлетворяют потребности, которые не существуют. Или же эти товары удовлетворяют одну из базовых потребностей, но производитель делает вид, что это способ удовлетворения базовых потребностей иной, чем обычно. Классический пример, знакомый, видимо, большинству присутствующих, – это МР3-плеер. В чем отличие его от всего остального? Ну только в том, что он меньше, а вообще-то товары, которые удовлетворяли такую же потребность и таким же способом – существовали и раньше.

Еще один выдающийся пример товаров, которые демонстрируют такую же тенденцию, – это товар, который постепенно нагружается какими-то функциями, в предположении, что у потребителя есть стремление этими функциями воспользоваться. Я думаю, что до тех пор, пока не выпустили телефоны с встроенными камерами, никому не приходило в голову, зачем это нужно, затем это превратилось в такой, скажем, способ игры. Никакого утилитарного значения у этого все равно нет, потому что в утилитарных целях нужны другие устройства, дающие другое качество изображения, обладающие другими параметрами. И вообще, наблюдая за пользователями мобильных телефонов, я часто обнаруживаю, что они, имея телефон, например, с 25 разными функциями, постоянно пользуются примерно двумя-тремя: адресной книгой, кому не лень давить на кнопку – SMS-сообщениями, а там много функций. Этот ряд можно долго продолжать – я упомянул только о популярных и общеизвестных вещах.

Безусловно, у этого явления и в старой экономике были свои прототипы. Еще одно важное явление, которое является, может быть, самым древним из числа феноменов, связанных с экономикой потребления, – это мода. Несмотря на то что возникновение моды историки прикладного искусства относят к концу XVII – началу XVIII века, я хотел бы привлечь ваше внимание к тому, что моды в то время и до середины XIX века, то есть до начала эпохи рекламы, менялись эпохально. То есть модный альбом, изданный в Париже, можно было использовать в Лондоне, потом перевезти через океан, потом он еще в течение нескольких лет мог путешествовать по городам и весям Северо-Американских Соединенных Штатов, и в каждом городке появлялись дамы, носившие одежду из этого альбома, хотя альбому к тому времени было уже 10 или 15 лет. И, более того, пошив эти туалеты, дамы продолжали их носить еще 10 лет до появления следующего альбома, а это время, за которое, в общем, одежда снашивается, то есть время, сопоставимое со сроком жизни товара.

Настоящий расцвет моды предполагает, что немодная вещь заменяется модной, несмотря на то, что она не перестает удовлетворять базовую потребность, и эти новые образцы целенаправленно создаются и предъявляются потребителю, чтобы он менял принадлежащие ему на другие. Несмотря на то что эта эпоха началась примерно в 60-е годы XIX века, и тут существенно было, что пока средства связи не достигли должного расцвета. Иного и быть не могло, потому что при традиционных путях коммуникации все это путешествовало все равно долго и на периодичность смены образцов никак не влияло.

Можно сказать, что эпоха моды, в которую мы живем и сейчас, возникла достаточно поздно, я бы сказал, что именно тогда, когда начали говорить об «обществе потребления», в середине XX века. В этом явлении появилась новая черта – строгая периодичность смены модных образцов, стремление внушить потребителю, что, как только появляется новый товар, следует заменить имеющиеся товары новыми, не глядя на то, удовлетворен ли ты потребительскими аспектами прежнего товара. И третий аспект этой новой эпохи состоит в том, что понятие моды распространилось за пределами достаточно узкого круга потребительских товаров, которые до середины XX века, по существу, исчерпывались одеждой и аксессуарами, и стало распространяться на большинство категорий потребительских товаров – это и автомобили, и телевизоры, и холодильники, и все, что угодно.

Причем обращаю внимание, что в отдельных случаях смена моды на некоторые категории товаров длительного пользования, сложные устройства совпадала с определенными усовершенствованиями в самой технической основе этих товаров. Как, например, переход от виниловых пластинок к компакт-дискам и т. д., но, большей частью, это все никак не было связано с какими-то принципиальными изменениями потребительских свойств товаров, и модный процесс стал жить собственной жизнью.

Вот две важнейшие характеристики того, что я называю «экономикой потребления», а то, где такая экономика существует, я называю «обществом потребления». Две эти характеристики во многом тесно связаны: мода без рекламы невозможна, но это явления самостоятельные и обладающие самостоятельными закономерностями. И в базисе этого, повторюсь, стремление формировать спектр потребностей потребителя, расширять его, то есть делать потребителя нуждающимся во все большем и большем количестве товаров, стремление заставлять потребителя менять имеющиеся у него товары, не утратившие потребительской ценности, не исчерпавшие своей практической полезности – вот это я называю «экономикой потребления».

И вот, интересно даже в наблюдении за развитием экономической мысли констатировать, что это обстоятельство – манипуляция потребностями участников рынка, ставшая одним из основных процессов развития современной экономики, – только недавно стало осмысляться теми, кто занимается экономической наукой. Где-то примерно пять лет назад была присуждена впервые Нобелевская премия по экономике за работы по анализу потребительского поведения. И вот с тех пор, по-моему, почти все Нобелевские премии по экономике присуждаются именно за такие работы.

В осмыслении экономических процессов произошла своего рода смена парадигмы. Экономическая мысль XX века существовала, в основе своей имея мысль, что экономические процессы, по сути дела, объективны, что они похожи на законы природы и их можно изучать как законы природы, эмпирическими методами, их можно строго описывать рациональными процедурами, в том числе, математическими моделями – и это позволяет понимать то, что происходит в экономике. Потом экономисты начинают понимать, что, на самом деле, ничего подобного, что какие-то статистические закономерности, связанные со сферой законов больших чисел, носят более или менее объективный характер, а все остальное, что сейчас происходит на рынке, – является результатом целенаправленной манипуляции.

Теперь давайте посмотрим, как последствия на потребительском рынке, которым вообще-то не исчерпывается устройство экономики, отражаются на всем остальном.

Начнем с финансовой сферы. Для того чтобы все возрастающий спрос (а спрос все возрастает, потому что потребителю внушают, что ему нужно все больше товаров) оставался платежеспособным, тогда же появился, в свою очередь, потребительский кредит. Вообще, должен сказать, за пределами области экономической мысли, в области, так сказать, обыденного сознания – наиболее продвинутых форм обыденного сознания, например, в литературе – понимание того, что происходит и что это плохо, проникло именно тогда, в конце 40-х годов.

В американской фантастике, например, это стало одной из удачнейших тем, с конца 40-х и до начала 60-х, – «как нами манипулируют». Может быть, кто-то из присутствующих помнит «Тоннель над миром» Шекли, целый ряд других вещей, в Советском Союзе это все переводилось и печаталось –  поскольку у нас не было общества потребления, нужно было доказать, что это все плохо, так что у нас эта литература была доступна. Но теперь у нас есть общество потребления, и мы должны все-таки задуматься, хорошо это или нет. Так ли это плохо, как нам тогда внушали, или так ли это хорошо, как нам внушают сейчас.

Итак, потребительский кредит. Потребительский кредит требует денежной массы в специфической форме… Не буду вас перегружать специфической экономической терминологией, тем более, что она здесь не даст большего понимания. Я имею в виду следующее: всякий кредит – это фиктивные деньги. Если нужно кредитовать потребителя, то потребность кредитных ресурсов возрастает, в финансовые рынки вкачиваются дополнительные фиктивные деньги.

Для чего это делает производитель? Для того чтобы увеличить свое производство, то есть ввести новые мощности, произвести перевооружение, ввести новые виды изделий в период, когда ничего еще не произведено и не куплено никем, нужен тоже кредит. На самом деле, вы легко поверите, что это такая спираль, которая раскручивается непрерывно. Если мы сегодня посмотрим на пропорции американской экономики (то есть те, которые в этом смысле ушли дальше всего от здравого смысла), то мы обнаружим следующее: что так называемый реальный сектор экономики занимает примерно 15% от общего ВВП и по своим масштабам примерно такой же, как и в России, а 85% – это финансовые рынки.

Для сравнения скажу: у нас 10%. Если мы почитаем то, что пишут специалисты по американской экономике, безотносительно того, где они это пишут – в Америке или за ее пределами, то мы обнаружим следующее. Все увеличивающийся объем фиктивных денег, циркулирующих в экономике, большинству из них вселяет ужас, такой, на самом деле, запредельный, что многие из них не пишут об этом, потому что даже упоминать об этом боятся, он прочитывается между строк.

И очень многие особенности современного мира на самом деле становятся понятны, исходя из тех процессов, которые порождены экономикой потребления. Один экскурс я все же сделаю, тоже через три эпохи развития экономики западного типа.

Что такое была Первая мировая война? Первая мировая война была даже не попыткой делить мир, она была попыткой заявить о том, что он вообще требует передела. Передела, прежде всего, в отношении рынков, то есть речь шла о том, чтобы те или иные европейские развитые страны закрепили за собой определенные рынки и в дальнейшем занимались развитием этих рынков по своему усмотрению.

И нужно сказать, что колониальная система, вопреки тому, что об этом писали марксистские идеологи и многие другие, например Веблен, состояла не в том, чтобы наращивать в колониях какие-либо формы производства и эксплуатировать это население, – она заключалась не в этом; нужно было застолбить за собой потребителей. Колонизация Индии заключалась не в том, что в Индии что-то делали, а затем везли в Англию, колонизация Индии заключалась в том, что в Англии ткацкие станки работали все больше и больше, а эти дешевые ткани шли в Индию.

Ну и сопротивление колонизации Индии было связано во многом с тем, что местные кустарные ткачи, производившие значительно лучшие ткани, чем английские машины, утрачивали своего потребителя и постепенно разорялись. И это им не нравилось, но не всем, потому что массе бедных потребителей проще было купить дешевую английскую ткань. Так же было устроено со всем остальным. Опиумные войны и боксерское восстание в Китае: колоссальный рынок! Нужно было, чтобы европейские развитые в экономическом отношении страны на этот рынок вошли и разделили там его между собой. И так бы все и продолжалось, если бы Япония не заявила о себе, не нанесла некоторых пощечин разным участникам этого процесса, в результате чего на полвека Китай был почти предоставлен самому себе. Но смысл все равно заключался именно в этом.

И вот, Первая мировая война была таким намеком на то, что у нас тут есть интересы. Она шла не только в Европе – она шла по всему миру: Германский экспедиционный корпус воевал в Юго-Западной Африке, японцы, которые сражались на стороне стран Антанты, противостояли германской экспансии в Китае и в Полинезии, то есть это было размазано по всему миру. Конечно, важные события происходили в самой Европе, но война шла по всему миру.

Совсем иначе была устроена Вторая мировая война, которая происходила в ситуации, когда рынки были уже закреплены, никто никого нового туда не собирался пускать. Новые игроки, главными из который были Германия и Япония, не собирались с этим мириться. Они должны были отнять все это и присвоить, потому что без этого у них никакой внятной экономической перспективы просто не было. Поэтому нужно было окончательно разобраться с метрополиями. И поэтому война шла, прежде всего, там, где были метрополии; и она вроде бы тоже шла по всему миру, но пространственное распределение всех этих боевых действий было совершенно иным.

И, наконец, сегодняшний период я называю «войны эпохи ВТО», то есть когда формально все рынки открыты; любой производитель может присутствовать на любом рынке, особенно если он происходит из страны, входящей в ВТО. Но ничего подобного, войны продолжаются, только они продолжаются не оружием, а другими способами. Все тарифные ограничения, технические барьеры, антидемпинговые расследования и многое другое – не безгранично ты можешь проникать на рынок, где есть другие! Тем более на национальный рынок одной из развитых стран. Ну, последние события, связанные с китайской экспансией, вам всем известны… И в Европе, и в Америке – одни мы не сопротивляемся, потому что не хотим.

Соответственно, сегодняшняя мировая политика сосредоточена вокруг того, чтобы все основные игроки (Большая семерка, Большая восьмерка – это и есть основные игроки) сохраняли за собой свои традиционные рынки и договаривались между собой, что делать с остальными, то есть теми, которые появляются в пределах досягаемости.

Что значит «появляются»? Только представьте себе, что большая часть исламского мира не является рынком для западной экономики, потому что там нет платежеспособного спроса. Я в последние годы, да и, на самом деле, с самой революции, внимательно слежу за тем, что происходит в Иране. Вот Иран стал такой экономикой, стал потенциальным рынком для западных стран. Западные страны с вожделением смотрят на этот рынок. Но ничего не получается. Не удается им проникнуть на этот рынок, по большому счету. Это интересный феномен, он лежит в общем-то в стороне от того, что я сейчас обсуждаю, но к этому примеру я еще вернусь под другим углом зрения.

Раскручивающийся маховик, который называется "экономический рост", связанный с расширением производства, с увеличением объема и удельного веса финансовых рынков и так далее, не дает остановиться обладателям такой экономики. Он заставляет их нещадно эксплуатировать своего собственного потребителя – который является непосредственным объектом манипуляций, легко доступен благодаря средствам массовой информации и другим формам продвижения товара – одновременно стремясь к тому, чтобы количество потребителей, которым он может предложить свои товары (и вместе с товарами – эту модель потребления), увеличивалось за счет освоения других рынков. Конкуренция, которая происходит между разными производителями при довольно широком участии стран, где эти производители размещены, – это важный для сегодняшнего дня процесс, поскольку, на самом деле, большая часть того, что мы видим сейчас в мире, связано именно с этим.

Теперь следующий пласт. Все мы часто слышим различные плачевные размышления разных авторов о том, что в скором времени нас ожидает энергетический кризис, что ресурсы, которыми мы располагаем, подходят к исчерпанию и т.д. Безотносительно к тому, что я не согласен с тем, что наши топливно-энергетические ресурсы близки к исчерпанию, не могу не констатировать, что озабоченность эта серьезная и имеющая под собой все основания, но только это озабоченность другим – тем, что ресурсы, которые у нас есть, мы, вообще-то, используем хищнически.

Если мода диктует, что каждые три года ты должен менять автомобиль, который еще может ездить десять лет, это означает, что за этот вот период тебе нужно четыре автомобиля вместо одного. Не нужно думать, что все, что было использовано для производства этого автомобиля, предается рецикливанию – вторичной переработке.

Большая часть этого, то есть материалы, которые были затрачены на это производство, а также энергетические ресурсы, начиная с выплавки металла и кончая утилизацией, улетели в атмосферу, пошли на обогревание мирового пространства. И в четыре раза больше потратили энергии, нежели это было разумно, с точки зрения удовлетворения базовых потребностей. Поэтому озабоченность этих людей я понимаю, точнее сказать, разделяю, потому что (хотя так они это не расценивают, а я расцениваю), если мы понимаем, что наши ресурсы ограничены, то зачем же мы должны тратить в разы больше, чем этого хватило бы для разумного достойного существования.

Тем более, что из этого вытекают серьезные вещи – например, война в Ираке. Потому что те экономики, которые построены на этом принципе, больше всего нуждаются в таком количестве энергетических ресурсов, сам Ирак в таком количестве нефти не нуждается. Разумен вопрос: а почему же они это контролируют? Почему не мы? Таковой и является сейчас логика практически всех развитых стран: у нас все есть, и так и будет, и оно нам все нужнее и нужнее, т.к. мы и дальше намерены развивать экономику потребления, так что то, что у нас есть, нельзя никому трогать, а в остальном, можно все, что угодно. И уместно задать вопрос, теперь уже по-настоящему вопрос: а если и мы начнем то же?

Хоть и нескоро у нас каждый крестьянин начнет каждые три года менять автомобиль, но мы, видимо, придем к этому положению. И ВВП у нас вот-вот удвоится, потом учетверится…За счет чего, спрашивается? И что мы будем дальше делать? Мы включимся в эту гонку, будем воевать с американцами в Ираке? Захватывать Саудовскую Аравию? Мы этого вообще хотим или нет? Продолжение подобных размышлений уводит нас совсем в другую область.

Жизнь многих людей, в результате действия на них среды, заточенной под экономику потребления, сводится к тому, что они ищут новые товары; активно меняют старое на новое. Разговоры их сводятся к тому, где кто видел что-то новое… «А! Вот, у меня новый автомобиль! А ты видел, какой у меня новый автомобиль?» Телефоном похвастаться – святое дело. Моему вот телефону четыре года – не хвастаюсь, и работает прекрасно. У меня еще предыдущий жив – и тоже работает. Так вот этим заполнена жизнь. А есть ли что-нибудь еще у людей, чья жизнь заполнена вот этим? Хоть это и звучит банально в нашем современном российском обиходе, но я не могу не задать этот вопрос. А о душе-то когда подумать? Найдется ли у них время подумать о душе?

Наблюдал такого человека, который в 80-х годах был таким же запойным чтецом, как и я, а сегодня он не читает совсем – ему некогда. Да и не интересно. Хотя это, в общем, периферийное явление, но, я думаю, что оно о многом свидетельствует.

Потребности души, духа – они-то как раз и есть базовые потребности. И у них-то как раз есть множество способов удовлетворения, не связанных вот с тем, о чем я сегодня говорил. Но, несмотря на это, есть стремление сформировать все новые потребности, причем, обращаю ваше внимание, за счет чего их формируют – ведь это же потребности искусственные, то есть они скроены из той же материи, из духа, то есть из того же, из чего и наши высшие потребности. Происходит то же самое, что и с табаком, – это боковая тема и очень специфическая.

Вы все знаете, что во многих странах – и мы тоже присоединились в последнее время к этому делу – идет очень сильная антитабачная пропаганда. Я в свое время заинтересовался этим явлением, и (не буду раскрывать источников информации, но, смею вас заверить, они достоверны) мне непосредственные участники событий объяснили, как это было.

Как известно, удельный совокупный вес людей, употребляющих алкоголь, курящих табак и употребляющих наркотики, для каждой популяции является константой, то есть он практически не меняется, а объем рынка ограничен – что делать, нужно кого-то вытеснить. На алкоголь они все-таки не могли покуситься – это, скажем так, более базовая потребность, она, может быть, и не древнее, чем курение табака, но это, кроме того, еще и пища. Поэтому они повели наступление на табак. Статистика на сегодняшний день в развитых странах такая: количество курящих уменьшается, количество употребляющих наркотики возрастает. То есть где одного убыло, там другого прибыло. Вот это то же самое – это искусственная потребность, этой потребности у человека нет, ее искусственно создают и делают потом все, чтобы человек от нее не отвязался. Тем более, что тут сам товар такой, что трудно отвязаться. Так устроена вся экономика потребления.

Теперь, чуть-чуть вернувшись к международному аспекту этой проблемы, хотел бы сделать акцент вот на чем: говорят постоянно о «мировом Севере» и «мировом Юге», о «золотом миллиарде» и всем остальном человечестве, которое прозябает в нищете и так далее. Подумайте: ну почему оно прозябает в нищете?

Да потому, что оно не нужно экономике потребления! Если бы к ним отнеслись как к потребителям, то, наверное, они бы не прозябали в нищете. Но как на них ни смотрят – они не пригодны для общества потребления. Поэтому на них не обращают внимания, и в результате те потоки благ (и товарные, и денежные), которые формируют экономику потребления, этого «мирового Юга» не затрагивают, и он предоставлен своей собственной судьбе. Но многие теперь понимают, что это угроза. Угроза этому благосостоянию, и с этой угрозой надо что-то делать. И это естественный путь: что-то с этим сделать.

Это разумный вопрос, соответственно, ответ на него – это вовлечь их (эти страны «мирового Юга») каким-то образом в экономику потребления и сделать их потребителями, пусть не такими, как эти безумные наши на Западе, но хоть какими-то потребителями. Кое-что этому препятствует.

Такой тип потребления, который основан на искусственно формируемых потребностях, будем условно называть это "экстенсивной моделью потребления", состоит в том, чтобы потребности увеличивать.

Есть еще другая модель потребления: я ее называю консервативной моделью, которая заключается в том, что в основном употребляются товары, которые удовлетворяют базовые потребности, и употребляются они до тех пор, пока способны их удовлетворять, то есть до физического износа – скажем прямо. Должен сказать, что эта модель все же достаточно широко представлена.

Я упоминал уже об Иране. Иран не удается втянуть в орбиту экстенсивной экономики потребления, потому что в Иране рынок изменил свою структуру, там появилось много образованных людей, а также много людей, применяющих высокие технологии в сфере своей профессиональной деятельности, там, например, на потребительском рынке удельный вес всякой компьютерной техники довольно высокий – он сопоставим даже, например, с Россией, может быть, даже чуть-чуть больше, чем в России. То есть товары, реально новые по своим потребительским свойствам, потребность в которых сформирована объективными факторами, сразу принимаются рынком, а вот мода – нет. Европейская мода точно – нет. Ну а своя мода – она очень консервативна, она больше похожа на ту моду, которая была в конце XVIII – начале XIX века в Европе. То есть этот рынок закрывается от экономики потребления за счет своих собственных внутренних закономерностей, традиций потребления, которые существуют у этого народа.

Китай. Обращаю ваше внимание на то, что в Китае тоже в основном господствует консервативная культура потребления, хотя там, безусловно, есть тонкая прослойка людей, которые приняли европейский, то есть западный образ жизни. Они живут в другой экономике, но на миллионы людей, которые там живут, это не распространяется, несмотря на то что у них реально происходит рост уровня жизни, и товары новые по сравнению с прошлой эпохой жизни людей. Но это товары, которые удовлетворяют базовые потребности, поскольку эти товары уже предложены, – просто раньше они были недоступны, а теперь они доступны, но, тем не менее, это все равно нация, которая живет на основе консервативной модели потребления.

Теперь я ставлю вопрос ребром. Нет, я его вначале не ребром поставлю – я, пожалуй, пока посмотрю на него искоса. Много лет идут разговоры о международной экспедиции на Марс. Подсчитано, сколько нужно для этого ресурсов – самых разных. Уровень технологий, который сейчас существует у человечества, позволяет все это сделать. Почему мы до сих пор не полетели, спрашивается? Потому что съели все! Все съели! Несмотря на то что, с точки зрения хотя бы самой экономики, ее масштабов, темпов роста и так далее, подготовка экспедиции на Марс – это такое же потребление, как и любое другое.

И, следовательно, если говорить просто о росте ВВП, допустим, в странах-участниках, да и во всех остальных, потому что это все явно растягивается мультипликатором, то было бы очень неплохо, был бы колоссальный рост, если бы все это подготовили и осуществили. Но приоритеты потребительского рынка отнимают те ресурсы, которые могли бы быть использованы для чего-то более серьезного, повторю, без ущерба для уровня жизни потребителя, ровно по тем причинам, о которых я говорил.

Можно было бы сделать кое-что полезное, ну, например, осуществить систематическое обучение народов, живущих в Экваториальной Африке, новым аграрным технологиям, как это было сделано в Индии в начале 60-х – в начале70-х годов. Тогда товарищ Норман Борлоуг разработал специальные сорта пшеницы, которые, во-первых, были приспособлены к тамошним климатическим условиям, во-вторых, давали урожай в четыре или пять раз больше, чем традиционные. Это все было внедрено – и Индия перестала быть постоянно голодающей страной. И до сих пор Индия таковой не является.

Прошло тридцать лет. Она не вчера перестала быть голодающей страной, она уже давно перестала быть голодающей страной. Это можно было бы давно сделать в других районах бедствия, но нет – мы везем гуманитарную помощь. Почему мы везем гуманитарную помощь? Потому что гуманитарная помощь – это ведь тоже товар, он произведен так же, как другие товары, но у нас он не востребован, и только потому, что у нас он никому не нужен. Мы везем его в Экваториальную Африку. А ведь, вложив куда меньше денег, чем мы тратим на доставку гуманитарной помощи, мы могли бы, во-первых, сделать их самообеспечивающимися, а во-вторых, потребителями, и нормальными потребителями, а не потребителями гуманитарной помощи.

Вот два таких разных примера, которых могут быть тысячи. Это то, чего мы лишаемся, сохраняя преданность экономике потребления. Несколько месяцев назад мне довелось разговаривать с несколькими серьезными европейскими экономистами на эту тему. Первое, что они сказали: «Мы обычно об этом вслух не говорим!» Как, даже в своей профессиональной среде? Второе, что они говорят: «Да, мы, конечно, согласны с тобой! Это таки вредно, и надо с этим кончать. Но ты представляешь (у нас речь шла, в основном, о Германии и Франции), у нас сегодня безработица выросла аж до 15%!» При этом, обращаю ваше внимание на то, что рост безработицы сегодня – это, в основном, структурный фактор в развитии экономики, а не фактор материального обеспечения жизни людей. Поскольку в европейских странах безработный не оказывается сильно ущемлен в потреблении, и никто не заставит его перестать быть потребителем, оттого, что он безработный, поэтому все социальные программы, раздутые современной Европой, так устроены, чтобы он оставался потребителем. И вот мне говорят, что у них 15% безработицы, и она продолжает расти, и закрываются такие и вот такие предприятия. «Ну! Это же вызовет социальный взрыв! Это же у нас все правительства слетят! Будет же политическая непредсказуемая ситуация!»

Я говорю: «Подождите, но ведь надо же правильно организовать переходный период! Переход от экстенсивной модели потребления к консервативной не может же быть одномоментным! Нужно составить программы перемещения инвестиций, перераспределения по целям средств социальных программ. Это все поддается разумному решению. Это все то, что может быть сделано. И есть, – я говорю, – определенные наметки, как организовать этот переходный период». Я рассказал, как, по-моему, это устроено. Они со всем согласились, сказали, что, да, можно. Но это все не мгновенно и потребует, на самом деле, нескольких десятков лет. И это, в принципе, могло бы стать темой нашего нового века. Они считают, что никогда не удастся объяснить людям, родившимся и выросшим в экономике потребления, что надо что-то с собой делать.

Экономика потребления и устройство информационного пространства, которое она создала, которое в ее интересах было создано, отучает людей думать, а для того чтобы понять, что ты нуждаешься в столь серьезных переменах в собственной жизни, это же думать надо! Вот это и есть главная причина. Их отучали думать. И теперь уже ничего сделать нельзя.

В свое время говорили о возможности построения коммунизма в отдельно взятой стране. Следует задать вопрос: а можно ли создать разумную экономику, основанную на консервативном потреблении, в отдельно взятой стране, то есть в нашей собственной стране? Тем более, что, надо сказать, мы не слишком далеко зашли по этому пути. Можно. И думать, пока еще не все разучились. Многие не разучились думать, и многие пока еще живут de factо в логике консервативного потребления. Я считаю, что мы просто обязаны этого добиться.

Потому что это позволит нам значительно эффективнее решать даже те невнятно, к сожалению, сформулированные задачи, которые перед нами сегодня стоят. Потому что, отказавшись от попыток внедрить экстенсивную модель потребления, мы в состоянии так организовать нашу экономику, что те люди, которые сегодня не участвуют в экономике потребления, ввиду того, что находятся за пределами возможного (в смысле своей платежеспособности), станут потребителями, приобретут возможность вести вполне достойный образ жизни. И со всем остальным, включая, например, снижение численности населения в нашей стране, это тоже позволит многое сделать. То есть мне представляется, что для России такая задача вполне может быть поставлена и достигнута и что последствия решения этой задачи будут только положительными.

Я бы сказал еще следующее. Если, паче чаяния, эта задача, как бы утопически это ни звучало, будет осмыслена как важная, первоочередная всеми носителями так называемой западной цивилизации, то последствия были бы весьма позитивными в целом. Это привело бы, безусловно, и к снижению международной напряженности, и к снижению интенсивности многих из тех угроз, которые сегодня считаются доминирующими. Понятно, что когда мы говорим о терроризме, например, если мы вынесем за скобки ту часть терроризма, которая представляет собой активность спецслужб разного рода, то останется все равно довольно много. Его причина (это виднее на примерах даже не исламских стран, а скорее европейских – на басках, на ирландцах) – логика террористов: «Вы ведь не хотите с нами разговаривать, вам на нас плевать, и вы не хотите решать наши проблемы, так что пусть хуже будет вам». Психология терроризма – уж во всяком случае устроена так. И, поэтому, если мы скажем, что нам вообще-то не плевать на вас, то это может и в целом поменять ситуацию.

И последнее: а вдруг окажутся правы те, кто считает, что наши ресурсы ограничены? А вдруг не появится новых источников энергии? Тогда все равно придется отказаться от экстенсивной формы потребления, но только в результате серьезной революции. И потрясения, которые будут сопровождать такой переход к консервативному потреблению, – это мало не покажется.

Петр Мостовой – один из авторов ряда важнейших реформ в России, правовед, экономист, адвокат. В 90-е работал в Верховном Совете, исполнял обязанности председателя госкомитета, являлся заместителем председателя ГКИ, генеральным директором управления по делам о несостоятельности (банкротстве), председателем Федеральной службы по делам о несостоятельности и финансовому оздоровлению, вице-президентом компании «Алмазы Россия-Саха», один из авторов книги «Приватизация по-российски» и фигурантов знаменитого скандала. Последние 17 лет активно занимается разработкой законодательства (СССР, Российской Федерации, модельных законодательных актов СНГ). Один из основных авторов законов Российской Федерации о приватизации, о банкротстве, о естественных монополиях, об акционерных обществах, соавтор 1-й части Гражданского Кодекса РФ и многих других законодательных и нормативных правовых актов. Автор концепций реструктуризации и приватизации электроэнергетики и железнодорожного транспорта Великобритании. Организатор разработки законодательства о приватизации и о банкротстве в ряде стран Восточной Европы и СНГ.

Лекция прочитана 24 ноября 2005 года в клубе «Улица ОГИ» в рамках проекта "Публичные лекции "Полит.ру".